Давеча, граждане, воз кирпичей по улице провезли. Ей-богу! У меня, знаете, аж сердце затрепетало от радости. Потому строимся же, граждане. Кирпич-то ведь не зря же везут. Домишко, значит, где-нибудь строится. Началось — тьфу, тьфу, не сглазить! Лет, может, через двадцать, а то и меньше, у каждого гражданина, небось, по цельной комнате будет. А ежели население шибко не увеличится и, например, всем аборты разрешат — то и по две. А то и по три на рыло. С ванной.
Вот заживем-то когда, граждане! В одной комнате, скажем, спать, в другой гостей принимать, в третьей еще чего-нибудь... Мало ли! Делов-то найдется при такой свободной жизни.
Ну, а пока что трудновато насчет квадратной площади. Скуповато получается ввиду кризиса.
Я вот, братцы, в Москве жил. Недавно только оттуда вернулся. Испытал на себе этот кризис.
Приехал я, знаете, в Москву. Хожу с вещами по улицам. И то есть ни в какую. Не то что остановиться негде — вещей положить некуда.
Две недели, знаете, проходил по улицам с вещами — оброс бороденкой и вещи порастерял. Так, знаете, налегке и хожу без вещей. Подыскиваю помещение.
Наконец в одном доме какой-то человечек по лестнице спущается.
— За тридцать рублей,— говорит,— могу вас устроить в ванной комнате. Квартирка,— говорит,— барская... Три уборных... Ванна... В ванной,— говорит,— и живите себе. Окон,— говорит,— хотя и нету, но зато дверь имеется. И вода под рукой. Хотите,— говорит,— напустите полную ванну воды и ныряйте себе хоть цельный день. Я говорю: — Я, дорогой товарищ, не рыба. Я,—говорю,—не нуждаюсь нырять. Мне бы,— говорю,— на суше пожить. Сбавьте,— говорю,— немного за мокроту.
Он говорит: — Не могу, товарищ. Рад бы, да не могу. Не от меня целиком зависит. Квартирка коммунальная. И цена у нас на ванну выработана твердая.
— Ну, что ж,— говорю,— делать? Ладно. Рвите,— говорю,— с меня тридцать и допустите,— говорю,— скорее. Три недели,— говорю,— по панели хожу. Боюсь,— говорю,— устать.
Ну, ладно. Пустили. Стал жить.
А ванна, действительно, барская. Всюду, куда ни ступишь — мраморная ванна, колонка и крантики. А сесть, между прочим, негде. Разве что на бортик сядешь, и то вниз валишься, в аккурат в мраморную ванну.
Устроил тогда настил из досок, живу.
Через месяц, между прочим, женился.
Такая, знаете, молоденькая, добродушная супруга попалась. Без комнаты.
Я думал, через эту ванну она от меня откажется, и не увижу я семейного счастья и уюта, но она ничего, не отказывается. Только маленько нахмурилась и отвечает: — Что ж,— говорит,— и в ванне живут добрые люди. А в крайнем,— говорит,— случае, перегородить можно. Тут,— говорит,— к примеру, будуар, а тут столовая...
Я говорю: — Перегородить, гражданка, можно. Да жильцы,— говорю,— дьяволы, не дозволяют. Они и то говорят: никаких переделок.
Ну, ладно. Живем как есть.
Меньше чем через год у нас с супругой небольшой ребеночек рождается.
Назвали его Володькой и живем дальше. Тут же в ванне его купаем — и живем.
И даже, знаете, довольно отлично получается. Ребенок то есть ежедневно купается и совершенно не простуживается.
Одно только неудобство — по вечерам коммунальные жильцы лезут в ванную мыться.
На это время всей семьей приходится в коридор подаваться.
Я уж и то жильцов просил: — Граждане,— говорю,— купайтесь по субботам. Нельзя же,— говорю,— ежедневно купаться. Когда же,— говорю,— жить-то? Войдите в положение.
А их, подлецов, тридцать два человека. И все ругаются. И, в случае чего, морду грозят набить.
Ну, что ж делать — ничего не поделаешь. Живем как есть.
Через некоторое время мамаша супруги моей из провинции прибывает в ванну. За колонкой устраивается.
— Я,— говорит,— давно мечтала внука качать. Вы,— говорит,— не можете мне отказать в этом развлечении.
Я говорю: — Я и не отказываю. Валяйте,— говорю,— старушка, качайте. Пес с вами. Можете,— говорю,— воды в ванную напустить — и ныряйте с внуком.
А жене говорю: — Может, гражданка, к вам еще родственники приедут, так уж вы говорите сразу, не томите.
Она говорит: — Разве что братишка на рождественские каникулы...
Не дождавшись братишки, я из Москвы выбыл. Деньги семье высылаю по почте.
